Елла Нестеренко Ehlla Nesterenko

Запустение. Не было никаких ни строек, ничего. Чувствовалось безденежье сплошное, оно чувствовалось везде. Такая совдепия… — Коммунальные службы тогда работали? — Работали, но на грани, потому что все работали без денег, не хотелось подвигов совершать. Все после работы садились на электричку на Ростов, и начиналась вот эта коммерция: туда везли сигареты, назад везли пиво какое-то, колбасу. И все эти электрички-электрички, все возили что-то перепродавали, за счет этого как-то выживали. — А тебе никогда не предлагали принять участие в таком коммерческом проекте? — Нет. <…> Свекровь у меня занималась этим. Она работала на заводе «Альфа» и возила в Москву колоски, которые делали на заводе, — тюльпаны, колоски из стекла, красивые такие изделия. Она их возила в Москву на продажу, а назад везла павловопосадские платки. Мы их тут продавали, я на рынке продавала их, тоже выходили, продавали, и я вязала кашпо для цветов. У меня были нитки, я вязала кашпо, туда можно было поставить горшочек и повесить куда-то. Вот у меня одно кашпо стоило 2,50, я уже не помню, это в чем было — в карбованцах это уже, я не помню, в чем. Понятно, это уже были не рубли, но какие-то деньги были. И вот я продам одно кашпо — я могла купить «Раму» — масло. Сливочного масла не было от слова «совсем», был вот этот заменитель «Рама», он был с разными вкусами — маргарин такой в коробке. Я если продаю это кашпо… Тоже стою на рынке, у меня какая-то палочка, и на ней висят эти кашпо, и я стою, молюсь — хотя бы одну продать какую-то, хоть какую-то.

Это всеобщий дурдом просто был. Это у нас было задание — сделать столько-то вкидов. Я, как всегда, была либо секретарем, либо председателем комиссии. Это все было весело, никто не осознавал, не думал — ну да, нам надо было сделать, чтобы он победил и все. Приезжали люди, наблюдатели с западной Украины и говорили: «Что вы творите? Вы представляете, что вы творите?». Они посмотрели — всеобщее помешательство, никто ни о чем не думает, такое все: «Ну выборы, хи-хи, ха-ха, Янукович — наш пацан».

Вот еще расскажу один момент в Сергеевке. Сергеевка была украинская. В оккупации был город. В Сергеевке на поссовете, на сельсовете украинский флаг висел постоянно. И десантники наши, которые шли на помощь, которых тормозили везде наши бабушки с иконами, где-то базировались, тоже стояли где-то по посадкам и, видимо, может, пристреливались они или что. Но через нас летело какое-то оружие. Потом смотрю — бежит хлопчик военный смотреть, куда оно прилетело. И он бежит, я смотрю — тут украинский флаг! Я его как обняла, слезы, сопли. Он: «Та не плачте, не переймайтесь». Я говорю: «Солнышко, украинский наш, все». Он тоже: «Ну чого ви плачете? Все нормально». Это, конечно, до сих пор… Я буду помнить всегда. — Когда вернулись в Краматорск? — Сразу же и вернулись, когда они ушли, мы вернулись и поняли, что у нас день освобождения, а в Донецке это самый страшный день. Это день, когда их захватили. Вот как-то так судьба распорядилась. Мы вернулись, счастье было необыкновенное. Я на работу все равно продолжала ходить, жили нормальной жизнью. Но все равно мы ж отслеживали всю эту ситуацию: где они дальше, чем это все закончится, как это все. Тогда уже обстрелы прекратились. — Вы как-то праздновали день освобождения? — Митингами. Мы сразу на ходу, у нас теперь 5 июля — это день, когда собирается весь город, мы идем на ходу, мы орем, с нами военные. Даже один год с нами вертолеты шли, мы шли пешком, они летели с нами, ребята впереди военные идут — это такой праздник в городе! Это вообще. Это несказанно! Все в вышиванках. И вот как поднялся сразу патриотизм! Сепары притихли, они просто притихли. Они прижали головы, а мы — вышли. Но все равно: «Мы вас фотографируем, мы вас помним, мы вас сдадим». Угу, давайте. Мы шли свободно, понимали, что нам просто повезло. Могло сложиться все по-другому абсолютно. Донецк ведь тоже был проукраинский город. Там очень много интеллигенции, много митингов было, много всего. Чем больше город — тем там больше интеллигентных умных людей. Но вот сложилось так, как сложилось. Почему-то Харьков отстояли, хотя он рядом с границей. А вот Донецк…

Маму когда водила в [медичний центр] «Визиум», еще не работала, мы с ней вышли с «Визиума», и над головой одна ракета летит, шлепается возле 12-й школы. А я маму оставила на перекрестке, а сама думаю: щас быстренько в аптеку капли для глаз купить. И я бегу — и тут взрывы. И я — то ли в аптеку продолжать бежать, то ли маму [забирати]. А она глухая, слава тебе господи, стоит себе меня ждет. Тут летит вторая. Сыпятся стекла над головой. Мне говорят: «Зайди». Я зашла, меня трясет, говорю: «Дайте мне капли, у меня там мама». Как маленький ребенок. Я капли те хватаю, бегу, говорю: «Мамочка, ты не боишься?». — «Я думала, машина проехала и колесо лопнуло». Думаю: слава тебе господи. И она пошла. Она пошла в другую сторону. Я ее догнала, меня трясло еще полдня, а она нормально. Вот это самое такое — когда идешь и стекла сыпятся. Я вот увидела эту ракету… Она когда рядом летит и взрывается, оно как-то не очень громко получается. Вот если где-то идет эхо, волна идет, тогда да. Один раз я тоже шла по Дворцовой к маме, буквально, не знаю, метрах в ста от меня был взрыв, волной прошибло, но я особо ничё не поняла. Потом голова болела, конечно, с неделю. Видимо, прошла все-таки волна. Это было как раз у мамы во дворе, тоже посыпались стекла, но нас как-то минуло, обошло все. Подруга у меня попала на фильтровальной станции, смена ее была, когда прилет был на фильтровальной станции. Я ей звоню, она говорит: «Я жива, я на работе, но я жива». Получилось так, что на смене, кроме нее, еще было человека три. Они были как раз в этом корпусе, куда прилетела ракета, но они остались живы. Перед ними стена, и их накрыло шкафчиками. И они за шкафчиками остались нетронутыми, может, где-то царапины. Единственное было страшно — корпус пластиковый, обшитый пластиком, начал гореть, они начали задыхаться — вот в чем была проблема. У них, слава богу, у всех была вода — намочили тряпки, через тряпки дышали. А подруга моя Света как раз в момент взрыва шла по переходу, она осталась в этом переходе, рухнул тут лестничный марш, тут, ее снимали эмчеесники [рятувальники], и через нее полностью прошла волна. Она вся в синяках была. У нее грудь, живот, все было синее. Прошла волна, рваная рана на ноге, на голове, их эмчеесники потом повезли в травматологию, замазали их зеленкой и отправили. Она сейчас уехала из города, лечится. Но из последних [подій] — это самое страшное.