Mgr. Alexander Morozov Александр Морозов

«На момент конца 1990-х я тоже думал, и все что я читал, и вся среда, в которой я находился — мы все считали, что в каких-то аспектах государство должно быть восстановлено в России в каких-то пределах. Я считал тогда, что это неплохо, что пришел парень из спецслужб. Почему? Потому что у него, во-первых, была репутация ельцинского человека, во-вторых, петербуржца. Конечно, как сейчас выясняется, это был самообман. Сейчас я описываю то свое восприятие. Мне казалось, что это человек с представлениями о длинной миссии человеческой, что он должен восстановить эту часть нашей жизни, связанную с государством. И что в этом плохого ничего нет. Понятно, что у такого процесса есть какие-то издержки. И мне на тот момент многое нравилось из того, что звучало. Мне была понятна идея равной удаленности бизнеса от власти, да, баланс должен быть изменен. Когда говорилось «восстановление вертикали власти», мне казалось, что в определенных пределах это разумно, потому что власть расползлась».

«На мой взгляд к 1985-1987 году, то есть в момент, когда шла перестройка, у меня уже совершенно сложилась картина советского насилия. Но при этом, надо сказать, хотя у меня и сложилась картина насилия, мое представление о советском насилии было еще все-таки советское, то есть перестроечное. Сейчас я это вижу совершенно иначе, откровенно говоря, а не как в 1985 году, когда казалось, что насилие открывалось нам как некая девиация советского. Как-то не хотелось верить, что это встроено в машину власти. Не только я, но такие известные люди, как Окуджава или Искандер — все, кто были популярны и все деятели перестройки, они были движимы тем, что да — это насилие, но оно может быть преодолено, купировано, можно будет провести с ним работу, встроить в память. Теперь бы сказали: проведем работу с этой памятью и как-то ее встроим в историю и будем жить дальше. И тогда я тоже думал, что это получится. Сейчас я, конечно, совершенно по-другому смотрю на это. Сейчас я более пессимистично смотрю на природу человека. И даже не понимаю, могла ли быть проведена та работа с этим насилием, о которой шла речь. Потому что насилие советского периода — космическое. Тогда казалось, что если опубликовать материалы по поводу ГУЛАГа, дать этому должное место, то это будет место правды, это повлияет и изменит саму структуру общества, его отношения к себе. Но так не получилось».