Následující text není historickou studií. Jedná se o převyprávění pamětníkových životních osudů na základě jeho vzpomínek zaznamenaných v rozhovoru. Vyprávění zpracovali externí spolupracovníci Paměti národa. V některých případech jsou při zpracování medailonu využity materiály zpřístupněné Archivem bezpečnostních složek (ABS), Státními okresními archivy (SOA), Národním archivem (NA), či jinými institucemi. Užíváme je pouze jako doplněk pamětníkova svědectví. Citované strany svazků jsou uloženy v sekci Dodatečné materiály.

Pokud máte k textu připomínky nebo jej chcete doplnit, kontaktujte prosím šéfredaktora Paměti národa. (michal.smid@ustrcr.cz)

Professor, PhDr. Муратов Александр Muratov Aleksandr (* 1927)

• родился 14 октября 1927 г. в г. Киеве, в то время Украинская советская социалистическая республика

• мать — Мария Францевна Муратова (урожденная Бэмова), по национальности чешка, в 1920-е годы работала в Чехословацкой торговой миссии в г. Киеве

• отец — Александр Степанович Муратов, украинец, уроженец Донбасса, в 1919 г. служил в Белой армии

• в 1933 г. пережил голодомор в г. Винница, где его отец работал на Винницком Семенном заводе

• застал начало Великой Отечественной войны 1941 г. в г. Бахмач, где его отец работал на Семенном заводе

• в первый месяц войны вместе с Семенным заводом и его сотрудниками эвакуировался в Тамбовскую область

• вторая эвакуация в Пензенскую область, где в 1942-1943 гг., в свои 15 лет, был комендантом отделения «Батрак» совхоза им. М. Калинина

• в 1944-1951 гг. проходил срочную службу в армии, в составе Таманской гвардейской дивизии маршировал а военных парадах на Красной площади в Москве

• в 1958 г. окончил с отличием Киевский Медицинский институт, потом аспирантуру, до 1992 г. преподавал физиологию в Медицинском институте, потом в других вузах

• после 3-го курса института в 1955 г. женился на однокурснице Дине Ивановне Муратовой (1932 г.р., урожденная Кулик), чешкой по матери

• в 2000 г. вышел на пенсию и переехал с женой в Чехию, где уже жил младший сын

• в 2009-2022 гг. в соавторстве с женой написали 116 статей и три книги о чехах в Российской империи. Публиковался в Чехии, России, Украине, США. Выступал экспертом по этой теме в программах чешского ТВ.

Профессор Александр Александрович Муратов всю трудовую жизнь преподавал в Медицинском институте г. Киева в Украине. Советский интеллигент никогда и нигде не упоминал о том, что его мать была чешской и работала в Торговой миссии Чехословакии в СССР, а его отец воевал на стороне Белой армии. В студенческие годы он женился на Дине Ивановне (урожденная Кулик), ее мать тоже была чешка.

Новая жизнь Александра началась в его 70 лет, в то время, когда изменилась страна. В начале Горбачевской Перестройки ему пришлось сажать картошку в деревне, чтобы выжить — зарплату платили нерегулярно. Потом преподал в новом коммерческом вузе. Сыновья в это время уехали в эмиграцию — старший в Канаду, младший в Чехию. Выйдя на пенсию в 2000 г., Александр и Дина уехали в эмиграцию. Они выбрали Чехию — историческую родину своих предков.   

В Праге они начали заниматься своей родословной. В 2009 г. Александр в соавторстве с женой написал свою первую историческую статью. Она касалась его двоюродного дяди Вацлава Кашпара, который воевал в составе Чехословацкой бригады и погиб в бою у Зборова. Фотографию Кашпара они случайно увидели на выставке в Пражском граде, посвященной Чешским дружинникам, они познакомились с владельцем фотографии, стали работать в архивах и библиотеках.

Выяснили, что их деды на рубеже XIX-XX вв. были литейщиками, они работали на заводе «Шкода» (Škoda) в г. Плзень, а потом на машиностроительном заводе «Гретер и Криванек» в Киеве. В Российской империи на тот момент была выше оплата труда, и не преследовалась профсоюзная деятельность, которой занимался дедушка Александра Франтишек Бэм, будучи председателем «Рабочей беседы» (Dělnická beseda) на заводе «Шкода». Из-за связи с Болеславом Пецкой, членом Чехословацкой социал-демократической партии, он был под подозрением полиции Австро-Венгрии.

Александр обнаружил, что источники на русском языке относительно чехов в России содержат много выдумок и советской пропагандистской лжи. Муратовы всерьез решили исправить ошибки. Они усердно работали и сделали несколько серий публикаций о чешских промышленных предприятиях в Киеве, о формировании Чешской дружины и ее первых добровольцах, судьбах Йозефа и Вацлава Гирсы, Ярослава Гашека, генерала Чила, о золотом запасе России и Чехословацком корпусе, о Чехословацком мятеже и многом другом. В период 2009-2022 гг. супруги опубликовали 116 статей в Чехии, России, Украине, США. Написали и издали три книги. Александр выступал, как эксперт на TV Magazin и других программах чешского ТВ.

Муратов анализирует и события своей жизни, тесно связанные с историей страны, где он родился и жил. Он вспоминает, как в 1933 г. пережил голодомор в Украине, как в 1930-е годы мама скрывала свое чешское происхождение, когда каждый иностранец приравнивался к врагу народа. Вспоминает, как 15-летним мальчиком во время Второй мировой войны в эвакуации был комендантом колхоза им. Калинина. Как после войны маршировал на военных парадах по Красной площади в составе Таманской дивизии, как видел на трибуне Иосифа Сталина. Перестройка открыла для него подлинное лицо некоторых коммунистических «героев», он разочаровался, например, в личности полярника Ивана Папанина, выступление которого видел в детстве.

Исследовательская работа Александра и его жены Дины — огромный вклад в правдивое освещение истории российских чехов — промышленников, дипломатов, дружинников.

 

С бабушкой говорил по-чешски, с мамой — по-русски

Александр Александрович Муратов родился 14 октября 1927 г. в Киеве, в то время — Украинская советская социалистическая республика. Семья его матери переехала в Российскую империю еще до революции. Дед Франтишек Бэм, уроженец села Рейковице (Австро-Венгрия), работал литейщиком на  машиностроительном заводе «Гретер и Криванек» в Киеве. Бабушку на русский манер звали Анна Вацлавна Бэмова (урожденная Кашпарова), она воспитывала четырех детей. Мать Александра — Мария Францевна Муратова (урожденная Бэмова, 1901-1971), чешка, родилась в Киеве. Получила хорошее образование — окончила Высшее начальное училище. В 1920-х годах она была, как говорили, «батистовая барышня» — работала переводчиком и машинисткой в Чехословацкой торговой миссии в Киеве, в 1923-1924 гг. во Всесоюзной торговой миссии в Москве. Участвовала в похоронах Ленина, часто об этом рассказывала сыну.

Отец очевидца Александр Степанович Муратов (1889- ?) украинец, уроженец Донбасса. Работал на шахте Бунге, в 1919 г. поступил в Политехнический институт в Киеве, но был мобилизован в Белую армию. Находился в плену у красных и избежал расстрела благодаря ходатайству комиссара шахты Бунге. Всю жизнь работал агрономом на семенных заводах Украины и Казахстана, боялся разоблачения.

Александр с детства говорил с бабушкой Анной по-чешски, а с мамой по-русски. Он вспоминает: «Мама со мной по-чешски никогда не говорила, в начале 30-х годов уже было опасно быть чешской. И хорошо, что в 1930-е годы она уже была домохозяйкой, да еще в сельской местности — так она выпала из поля зрения НКВД. А ее коллег — российских чехов из чешской Торговой миссии, служащих и технических работников — потом всех под разными предлогами репрессировали. Если основные репрессии в СССР были в 1936-1937 гг., то репрессии чехов начались в 1930 г.».

Во время голодомора отцу выдавали хлеб, но он был колючий  

Голодомор 1933 г. семья пережила в г. Винница, где отец работал главным агрономом на Винницком Селекционном заводе. Заводские служащие жили за забором. Александр помнит добротный, немецкой постройки дом, с чердаком для сушки белья и копчения мяса, с холодным погребом для продуктов.

Когда в 1933 г. начался голод, отец, как все рабочие завода, получал продуктовый паек.  «Пайки давали. Я помню, как мы с мамой шли на склад, стояли в очереди, там давали какую-то крупу, какую-то муку, сколько-то колючего подового хлеба. Я помню этот хлеб. Я плакал, потому что он кололся. Хлеб — а не хочу кушать — колючий».

Вспоминает, что на улицах города валялись трупы людей. «Мне было 5-6 лет, я помню трупы на улицах. Я помню, как лежали мертвые, а мама меня вела и полой пальто закрывала мне лицо, чтобы я не видел. Я помню, как ходили красноармейцы с винтовками. Сторожили, чтобы селяне не пришли из села».

Мимо их дома проходила дорога из Винницкого ДОПРа (Дом принудительных работ — так называлась тюрьма). «Из окна я видел, как по вечерам из ДОПР вывозили трупы, накрытые рогожей».  

Вспоминает, что все пустыри в городе были засажены огородами. Огороды сажали еще с 1930 г., когда был первый голодомор, вызванный коллективизацией.

Допрос отца в КГБ о двойных мешках для семян на экспорт

На Винницком заводе отец свидетеля отвечал за экспорт семян в Италию и Китай. У отца была инструкция отправлять семена за границу в двойных мешках, но, из Москвы пришла депеша: не разбазаривать имущество и паковать в один мешок.

Итальянские специалисты прислали на завод рекламацию — мешки по дороге рвались. Всеми делами, связанными с заграницей, интересовался КГБ. Александр помнит, как отца вызвали на допрос. Благодаря тому, что сохранилась вся переписка с Главсахаром, отца отпустили. Зная, как работает система, отец морально готов был к тому, что его арестуют, и держал на этот случай документы.

Агитационный поезд с героями страны — папанинцами

В 1935 г. отца Александра назначили главным агрономом Семенного завода г. Бахмач Черниговской области. Там Александр ходил в украинскую школу, потом в русскую, там преподавали еще дореволюционные гимназические учителя.

Ярким воспоминанием его детства была встреча в 1939 г. с полярником Иваном Папаниным. Из Москвы в Киев с остановками ехал агитационный поезд с папанинцами. Местное радио в г. Бахмач объявило о прибытии героев-полярников на железнодорожную станцию.

«Поезд остановился, заиграл оркестр. Мы с мальчишками пробрались к самым ступенькам того вагона, где выступали папанинцы. Иван Папанин стоял в дверях, за ним самый высокий Кренкель, ниже Ширшов, а на самой низкой ступени стоял Федоров. А мы на коленях уже под ними. Папанин выступал коротко, 7-10 минут. Потом загудел паровоз, Папанин помахал руками, оркестр заиграл и поезд уехал».

После Перестройки Александр испытал огромное разочарование в личности Папанина, узнав, что во время Гражданской войны Папанин был комендантом ЧК Феодосии и руководил расстрелами как раз там, где его отец был в плену у большевиков.

Сначала не поверили, что началась война, потом бежали в деревню от бомбежек

Александр отчетливо помнит теплый воскресный день 22 июня 1941 г. О начале войны объявили по радио, но взрослые сначала не поверили. Они говорили: «С чего? Риббентроп, Молотов, Сталин дружили, встречались, пили шампанское, и вдруг война?». В середине дня по радио Молотов объявил мобилизацию: тогда испугались.

Первые дни войны очевидец вспоминает так: «Пошли груженые поезда, эшелоны. Идут войска. Мы, мальчишки, бегаем смотреть на эти войска. Несколько раз в день по радио объявляли, что летят немецкие самолеты со стороны Дымера и Нежина. Люди выбегали из домов, уходили в огороды, в поле. Никакие самолеты не пролетали. Потом это перестали объявлять. Началась паника. Началась мобилизация. Через несколько дней торговая сеть вдруг наполнилась всякими дефицитными товарами. Оказалось, все, что шло в Германию на экспорт — мороженая птица, утки с запломбированными головами, рис, белая мука – по тем временам огромный дефицит — вдруг все пошло в торговую сеть».

14 июля 1941 г. железнодорожный узел Бахмач бомбили, взлетали на воздух составы и люди. Александр с мамой бежали в ближайшее село Конотоп. Отец остался: он срочно готовил завод к эвакуации.

Две эвакуации, работа комендантом совхоза, встреча с отцом

Оборудование завода и семьи сотрудников завода отправили на обозах в эвакуацию в Тамбовскую область. С ними гнали стадо элитных кров.

В Тамбовской области жили один год. Александр ходил в школу. По мобилизации мужчин старше 40 лет отца забрали на войну. Когда фронт приблизился к Воронежу, опять началась эвакуация. Маму назначили учетчицей надоев молока. Александр управлял повозкой, запряженной волами.

В сентябре 1942 г. приехали в Пензенскую область. Александра в его 15 лет назначили комендантом отделения «Батрак» и бригадиром хозяйственного двора совхоза им. Михаила Калинина. Он вспоминает: «У меня под надзором были кузнецы — эвакуированные из Молдавии Моисей Аронович и его сын Яша Молотобоец, плотницкая мастерская — это старые деды в лаптях, настоящие пензенские. Дальше, рабочая столовая — повариха и помощницы. Конюшня — конюх и табун. У меня были домовые книги — прописка и выписка. С домовыми книгами я ездил в районную милицию в Каменку за восемь километров оформлять прибывающих и убывающих».

Через год, в конце 1943 г. отец их перевез в Казахстан — после второго ранения отца признали негодным к строевой службе и назначили инспектором на Меркенский сахарный завод в Жамбыльской области.

Семь лет на военной службе

В Казахстане Александр окончил 8-ой класс школы, и в 1944 г. его призвали в армию. На войну он не попал — валил лес в Семипалатинске. На лесоповале узнал, что кончилась война. Предстояло отслужить еще семь лет в армии.   

Служил в Лениногорске в лагере для военнопленных №347.

В апреле 1946 г. Муратову приказали перебросить группу пленных немцев-эльзасцев в Одессу: «Вывели 10 немцев с рюкзаками, их приодели в свежее обмундирование, споров всякие нашивки и прочее. Они умытые, побритые, причесанные». Муратов получил револьвер и двух вооруженных солдат для охраны. Ехали с пересадками, вокзалы были переполнены демобилизованными после советско-японской войны. По нескольку дней жили на вокзале в ожидании дополнительных составов. На, так называемом, «500-сот веселом» (товарный вагон с нарами) ехали неделю до Москвы. Подолгу стояли на станциях. В г. Гусь-Хрустальный у поезда ходили торговки с продукцией Хрустального завода, все купили себе на память по типичному советскому граненому стакану.

Гуляли с пленными по центру Москвы, немцы покупали себе мороженое. Александр помнит, что в Москве в этот день отмечали Пасху. Встретили другую группу пленных — это были итальянцы, на головных уборах у них были перья. Произошло удивительное: «Вдруг один из итальянцев бросился к нашему Гансу Шульцу — здороваются, обнимаются. Ганс объяснил, что еще до войны итальянец ухаживал за его сестрой на курорте на море».

Приехали в Одессу. Картина, которую увидели: «Вокзала нет, вокзал разрушен. Вокзал в каком-то учебном заведении — чугунные кружевные ступеньки. Расположились мы с немцами на этаже, было холодно, кое-как переночевали. Утром нашли отделение одесского НКВД. Оно было на джутовой фабрике — там был транзитный лагерь отправки пленных в Европу».

Александр решил нарушить приказ и дать возможность солдатам навестить семьи. Сначала поехали в Лебедин Черкасской области, где после войны на Лебединском Семенном заводе работал его отец. Вспоминает: «В сумерках на станции увидели машину с милиционерами. Спрашиваю, где Муратов живет. На меня смотрят и боятся говорить. Дело было в том, что на Семенном заводе как раз прошли аресты людей, замешанных в военных преступлениях. А мы с оружием — не известно, зачем спрашиваем». Потом поехали в сибирское село Явленка — к матери солдата Миши Черникова. Его отец погиб на фронте. Мать угощала рыбой, запеченной в тесте и самогонкой. Через месяц вернулись в часть.

Муратов стал диспетчером транспортного отдела. Он вспоминает: «В управлении лагерем была грузовая машина Opel Blitz с немцем шофером, три трофейные японские машины Nissan и Toyota с шоферами-японцами. Японцами командовал фельдфебель. К каждому из них был прикреплен солдат. Они языка не знали, мы языка не знали, но мы научились с ними общаться жестами».

Потом Муратова направили в Алма-Аты в школу НКВД. Но через пол года отчислили: «Меня вызвали к начальству. Проверка документов установила, что отец был белогвардейцем, а мама была чешка и работала в иностранной фирме. Я был не годен к службе в НКВД».

В парадном батальоне на Красной площади и шансы, которые дает столица

Следующие четыре года Муратов служил в элитной 2-ой Таманской гвардейской дивизии в Москве. Сюда отбирали красавцев, так что высокий рост и хорошие внешние данные сыграли свою роль. Александр вспоминает: «Я очень удивился. Солдаты все были одеты в свежее обмундирование, на всех яловые сапоги с длинными голенищами, а подметки с шипами немецкого производства. Офицеры все в хромовых сапогах».

7 ноября 1947 г. Александр маршировал на военном параде на Красной площади: «На трибуне Мавзолея я первый раз увидел Сталина и членов политбюро и правительства — поди разберись, кто есть кто, но Сталина узнавали. Сталин выглядел бледным старичком, не таким красивым, как на портретах». Муратов участвовал еще в шести военных парадах, торжественных похоронах видных военных и партийных работников, попал в кадры кинохроники и на фото в газетах.

Как участник парада на Красной площади, Александр первый раз попал в театр — это был шефский спектакль Малого театра для солдат. «После посещения театра и консерватории появилось желание ходить по театрам. Т.к. я был писарем дивизии, я мог каждый выходной получать увольнительную записку. Посетил Исторический музей, Третьяковскую галерею, Музей изобразительных искусств, Политехнический музей и Планетарий. В историческом музее было тепло, и продавалась булочка, выборгская сдоба, и какао, без талонов и по доступной цене».

Попав в госпиталь, он перечитал много томов классики. И очень хотел учиться.

Учеба на врача и научная карьера в Киеве

Ему было 24 года, когда он отслужил армию и вернулся в Киев. Пришлось сесть за школьную парту. Он учился в вечерней школе рабочей молодежи №20, подрабатывал сторожем. Через год поступил в Медицинский институт. Бедствовал, но справлялся: «Я получал, как отличник, повышенную стипендию, потом как активист — персональную стипендию. Отец с попутными машинами посылал мне, то мешок картошки, то иногда говяжью ногу».

После 3-го курса Александр женился на сокурснице Дине Ивановне Муратовой (в девичестве Кулик). Просто зашли в ЗАГС и расписались, денег на свадьбу не было. В свадебное путешествие поехали на практику помощниками врача районной больницы в г. Северск.

После института стал ассистентом на кафедре физиологии, защитил диссертацию, потом 55 лет преподавал физиологию и биофизику. Жена Дина так же стала преподавателем.

Перестройка: самогон вместо денег, огород, чтобы выжить, дети в эмиграции

Из-за перебоев с зарплатами в 1992 году Александр уволился из института и уехал в село Снедынка сажать картошку. Он делал, что мог: «Пенсия у меня была бедная. Но я покупал на базаре сахар и дрожжи, отдавал одной бабке, она мне гнала самогон. Я получал трехлитровую банку самогона. За самогон я нанимал работников, они мне пахали огород. Бутылка самогона — это была жидкая валюта, за которую можно было купить все, что надо по хозяйству».

В начале Перестройки его сыновья лишились работы и уехали в эмиграцию. Старший сын Владимир Муратов, уже был кандидатом наук, он получил разрешение на въезд в Канаду. Теперь у Владимира в США около 30 патентов на изобретения. Младшему сыну Алексею закрыли тему в аспирантуре, и он уехал в Чехию, где сейчас работает программистом на телевидении.

Через два года труды на огороде закончились: Александра пригласили на должность доцента в новый институт нетрадиционной медицины, созданный в духе времени. Потом в Политехнический институт на кафедру биомедицинской электроники.

Киевский доктор в эмиграции стал исследователем жизни российских чехов

В 70 лет Александр с женой решили уехать к детям. Между Канадой и Чехией выбрали Чехию. Она казалась ближе и понятнее. Других задач пока не ставили.

Оба перенесли инфаркт, но впереди еще была очень интересная часть жизни. Все началось с идентичности. Александр занялся поиском сведений о родственниках. «На Граде в Старом королевском дворце была выставка, посвященная  легионерам. И там мы увидели фото моего двоюродного дяди Вацлава Кашпара, который погиб в бою у Зборова. Нас это потрясло». В 2009 г. Муратов в соавторстве с женой написал свою первую исследовательскую статью о трех поколениях Кашпаров. К этому его подтолкнуло знакомство с редактором пражского журнала «Артек» Мариной Добушевой. («Фотоальбом киевских чехов», журнал русской диаспоры ЧР «Артек», №2-3, Прага, ЧР).

«Изучая киевских чехов, мы пошли по следам Ярослава Гашека, — вспоминает он — и нас удивило то, что многое в советской литературе о Гашеке неправда, много фантазии. В воинском архиве мы подняли личное дело Гашека и написали статью “Ярослав Гашек на юго-западном фронте и в Киеве”. Мы не анализировали его литературное творчество, а только его военную службу». Статья вышла в журнале русской диаспоры ЧР «Русское слово» №4-5, 2009 г., чему способствовала редактор журнала Анна Хлебина. С этого момента начались регулярные публикации их исследований в этом журнале. 

Муратовы подготовили ряд публикаций о том, как с 1914 г. среди российских чехов формировалось Сопротивление. Кто стоял во главе сопротивления. Какое место отводил Т. Г. Масарик российским чехам.

В 2012 г. в Праге в издательстве «Русская традиция» была издана книга Муратовых на русском языке «Судьбы чехов в России. XX век. Путь от Киева до Владивостока». В 2017 г. книга вышла в чешском переводе под названием „Osudy Čechů v Rusku, 19.–20. století: Cesta z Kyjeva do Vladivostoku“.

Уникальным является исследование Муратовых о Челябинском инциденте, которое вышло на русском языке под титулом «О событиях, которые в СССР назывались “Чехословацкий мятеж”». Александр говорит: «У нас сложилась своя точка зрения на историю Чехословацкого мятежа. Мы это изложили в восьми статьях, которые были опубликованы в “Русском слове”. В советской литературе до сих пор пишут, что Антанта боролась с советской властью с помощью чехов. Мятежа не было. Чехословаки сохраняли нейтралитет. Но их пытались разоружить, и они оказали сопротивление». Исследование вышло отдельной книгой к 100-летию Чехословацкой Республики, благодаря Чехословацкому легионерскому обществу. Около 100 экземпляров было направлено в университеты городов Сибири.

Не все историки РФ готовы отказаться от мифов, но Муратовы работают дальше, и их исследования точно пригодится России, когда она будет свободной.

Profesor Aleksandr Aleksandrovič  Muratov celý svůj pracovní život vyučoval na Lékařském institutu v Kyjevě na Ukrajině. Jako sovětský intelektuál nikde nezmiňoval, že jeho matka byla Češka, která pracovala v Československé obchodní misi v SSSR, a otec bojoval na straně Bílé armády. Ve studentských letech se oženil se s spolužačkou Dinou Ivanovnou Muratovou (rozenou Kulik), jejíž matka byla také Češka.

Nový život pro Aleksandra nastal, když mu bylo 70, v době, kdy se změnila země. Na začátku Gorbačovovy perestrojky musel na venkově sázet brambory, aby přežili, protože výplatu dostával nepravidelně. Poté vyučoval na nové komerční univerzitě. Synové se v té době vystěhovali do zahraničí – starší Vladimir do Kanady, mladší Aleksej do Československa. Po odchodu do důchodu v roce 2000 Aleksandr s Dinou odjeli do zahraničí také. Vybrali si Českou republiku, historickou vlast svých předků.   

V Praze začali studovat svůj rodokmen. V roce 2009 Aleksandr ve spoluautorství s manželkou napsal svůj první historický článek. Týkal se jeho strýci Václava Kašpara, který bojoval v Československé brigádě a padl v bitvě u Zborova. Náhodou uviděli Kašparovu fotografii, když byla na Pražském hradě výstava věnovaná českým družiníkům, a seznámili se s jejím majitelem. Poté začali pracovat v archivech.

Zjistili, že jejich dědové byli slévárenští dělníci v plzeňské Škodovce. Později pracovali v novém strojírenském závodě „Grether a Křivánek“ v Kyjevě. Byly tam vyšší mzdy a odborová činnost, jíž se věnoval Aleksandrův dědeček František Bém jako předseda „Dělnické besedy“ ve Škodovce, nebyla stíhána. Kvůli jeho spojení s Boleslavem Peckou, členem Československé strany sociálně demokratické, jej podezřívala rakousko-uherská policie.

Aleksandr zjistil, že ruskojazyčné zdroje týkající se Čechů v Rusku obsahují mnoho výmyslů a sovětských propagandistických lží. Muratovi se pevně rozhodli tyto chyby napravit. Usilovně pracovali a vytvořili několik sérií publikací o českých průmyslových podnicích v Kyjevě, o formování České družiny a jejích prvních dobrovolnících, o osudech Josefa a Václava Girsových, Jaroslava Haška, generála Číly, o zlatých rezervách Ruska a  Československém sboru (legii), o Čeljabinském incidentu (Československém povstání) a mnohém dalším. V období let 2009–2022 manželé publikovali sto šestnáct článků v České republice, v Rusku, na Ukrajině a v USA. Napsali a vydali tři knihy. Aleksandr působil jako expert v různých programech České televize.

Muratov analyzuje také události svého života úzce spojené s historií země, kde se narodil a žil. Vzpomíná, jak v roce 1933 přežil hladomor na Ukrajině a jak ve třicátých letech jeho matka tajila svůj český původ, protože každý cizinec byl ztotožňován s nepřítelem lidu. Vzpomíná, jak byl jako patnáctiletý během druhé světové války po evakuaci správcem sovchozu. Jak po válce pochodoval na přehlídkách na Rudém náměstí v řadách Tamanské divize, jak viděl na tribuně Josifa Stalina. Perestrojka mu odhalila pravou tvář některých komunistických „hrdinů“; zklamal ho například polárník Ivan Papanin, jehož vystoupení viděl v dětství.

Badatelská práce Aleksandra a jeho manželky Diny je obrovským příspěvkem k pravdivému osvětlení dějin ruských Čechů – průmyslníků, diplomatů, legionářů.

 

Česká verze:

S matkou mluvil rusky, s babičkou česky

Aleksandr Aleksandrovič Muratov se narodil 14. října 1927 v Kyjevě v tehdejší Ukrajinské SSR. Rodina jeho matky se přestěhovala do Ruského impéria ještě před revolucí. Dědeček František Bém, narozený ve vesnici Rejkovice (Rakousko-Uhersko), pracoval jako slévárenský dělník ve strojírnách „Grether a Křivánek“ v Kyjevě. Babička, kterou podle ruských pravidel jmenovali Anna Václavna Bémová (rozená Kašparová), vychovala čtyři děti. Aleksandrova matka Marija Francevna Muratova (rozená Bémová, 1901–1971), byla Češka narozená v Kyjevě. Získala dobré vzdělání – absolvovala Vyšší základní školu. Ve dvacátých letech byla, jak se tehdy říkalo, „batistová slečinka“. Pracovala jako překladatelka a písařka v Československé obchodní misi v Kyjevě, v letech 1923–1924 v celounijní obchodní misi v Moskvě. Zúčastnila se pohřbu Lenina a často o tom svému synovi vyprávěla.

Otec pamětníka Aleksandr Stepanovič Muratov (1889–?) byl Ukrajinec narozený na Donbasu. Pracoval na dole Bunge, v roce 1919 byl přijat na Polytechnický institut v Kyjevě, ale byl mobilizován do Bílé armády. Byl zajat Rudými a unikl popravě díky přímluvě komisaře dolu Bunge. Celý život pracoval jako agronom v semenářských závodech na Ukrajině a v Kazachstánu a bál se odhalení.

Aleksandr od dětství mluvil se svou babičkou Annou česky a s matkou rusky. Vzpomíná: „Maminka se mnou česky nikdy nemluvila, na začátku třicátých let už bylo nebezpečné být Češkou. A je dobře, že ve třicátých letech už byla ženou v domácnosti, navíc na venkově, takže zmizela z dohledu NKVD. Ale její kolegové – ruští Češi z Československé obchodní mise, zaměstnanci a techničtí pracovníci – byli pak všichni pod různými záminkami pronásledováni. Jestliže hlavní represe v SSSR probíhaly v letech 1936–1937, vůči Čechům represe začaly již v roce 1930.“

Během hladomoru otec dostával chléb, ten ale škrábal v krku

Hladomor v roce 1933 rodina přežila ve městě Vinnycja, kde otec pracoval jako hlavní agronom ve Vinnyckém semenářském závodě. Zaměstnanci závodu bydleli za ohradou. Aleksandr si pamatuje solidní dům, který postavili Němci, s podkrovím na sušení prádla a uzení masa a chladírenským sklepem.

Když v roce 1933 začal hladomor, otec, stejně jako všichni zaměstnanci závodu, dostával příděly potravin. „Dávali příděly. Pamatuji si, jak jsme šli s mámou do skladu a stáli jsme frontu. Dávali nějaké obiloviny, trochu mouky, kousek bochníku škrábavého chleba. Pamatuji si ten chléb. Plakal jsem, protože škrábal. Nechci jíst chleba, on škrábe!“

Vzpomíná, že na ulicích města ležely lidské mrtvoly: „Bylo mi pět šest let, pamatuji si mrtvoly na ulicích. Vzpomínám si, jak tam leželi mrtví, maminka mě vedla a šosem kabátu mi zakrývala tvář, abych neviděl. Také si pamatuji, jak chodili rudoarmějci s puškami. Hlídali, aby nepřišli venkované z vesnice.“

Kolem jejich domu vedla silnice z Vinnycké DOPR (Donucovací pracovna – tak se nazývalo vězení). „Z okna jsem viděl, jak večer z DOPR vyváželi mrtvoly přikryté rohoží.“  

Vzpomíná si, že všechna nezastavěná místa ve městě byla osázena zeleninovými záhony.  Zeleninový záhony ve městě se objevily během prvního hladomoru v roce 1930, způsobila to kolektivizace.

Výslech otce u KGB kvůli dvojitým pytlům na semena na export

Aleksandrův otec měl ve Vinnyckém závodě na starosti vývoz osiva do Itálie a Číny. Otec měl instrukce posílat osivo do zahraničí ve dvojitých pytlích, z Moskvy ale přišel příkaz neplýtvat materiálem a balit ho jen do jednoho pytle.

Italští specialisté poslali do podniku stížnost, protože pytle se po cestě trhaly. O všechny případy, které se týkaly zahraničí, se zajímala KGB. Aleksandr si vzpomíná, jak otce předvolali k výslechu. Díky tomu, že se zachovala veškerá korespondence s Hlavní správou cukrovarnického průmyslu, byl otec propuštěn. Protože věděl, jak systém funguje, byl duševně připraven na to, že bude zatčen, a uschoval si pro tuto příležitost dokumentaci.

Agitační vlak s hrdiny země – papaninci

V roce 1935 byl Aleksandrův otec jmenován hlavním agronomem semenářského závodu v Bachmači v Černihovské oblasti. Tam Aleksandr chodil do ukrajinské a poté do ruské školy, kde učili předrevoluční gymnazijní učitelé.

Živou vzpomínkou z dětství je setkání s polárníkem Ivanem Papaninem v roce 1939. Z Moskvy do Kyjeva jezdil agitační vlak s papaninci, který po cestě zastavoval v různých městech. Místní rozhlas v Bachmači oznámil příjezd hrdinů polárníků na nádraží.

„Vlak zastavil a začal hrát orchestr. My jsme se s kluky probili až k samotným schodům toho vagonu, kde vystupovali papaninci. Ivan Papanin stál ve dveřích, za ním stál nejvyšší Ernst Krenkel, níže byl Petr Širšov a na nejnižším schodu stál Jevgenij Fedorov. A my jsme pod nimi klečeli. Papanin mluvil krátce, sedm nebo deset minut. Pak zahučela lokomotiva, Papanin zamával rukama, orchestr zahrál a vlak odjel.“

Po perestrojce Aleksandr zažil v osobě Papanina velké zklamání, když se dozvěděl, že během občanské války byl Papanin velitelem Čeky ve Feodosii a řídil popravy právě tam, kde bolševici drželi v zajetí jeho otce.

Zpočátku nevěřili, že začala válka, pak utekli před bombardováním na vesnici

Aleksandr si jasně pamatuje teplou neděli 22. června 1941. O začátku války informovali v rozhlase, ale dospělí tomu zprvu nevěřili. Říkali: „Jak to? Ribbentrop, Molotov a Stalin byli přátelé, setkávali se, pili šampaňské, a najednou válka?“ Uprostřed dne Molotov oznámil v rádiu mobilizaci, a pak dostali strach.

Na první dny války pamětník vzpomíná takto: „Jezdily plně naložené vlaky, ešalony. Přicházela vojska. A my, kluci, jsme se běhali na ty vojáky podívat. V rádiu několikrát denně hlásili, že letí německá letadla ze směru od Dymeru a Nižynu. Lidé vybíhali z domů a utíkali do zahrad, do polí. Žádná letadla ale neproletěla. Pak to přestali ohlašovat. Nastala panika. Začala mobilizace. O pár dnů později se obchodní síť náhle zaplnila nejrůznějším nedostatkovým zbožím. Ukázalo se, že vše, co bylo určeno na export do Německa – mražená drůbež, kachny, rýže, bílá mouka, které v té době byl obrovský deficit – vše najednou šlo do obchodní sítě.“

Čtrnáctého července 1941 byl bombardován železniční uzel Bachmač; vlakové soupravy i lidé vyletěli do vzduchu. Aleksandr s matkou uprchli do nedaleké vesnice Konotop. Otec zůstal: připravovali závod k urychlené evakuaci.

Dvě evakuace, práce jako správce sovchozu, setkání s otcem

Vybavení závodu a rodiny zaměstnanců odjely na povozech k evakuaci do Tambovské oblasti. Hnali s sebou i stádo elitních krav.

V Tambovské oblasti rodina žila rok. Aleksandr chodil do školy. Otec byl při nové mobilizaci odveden do války. A když se fronta přiblížila k Voroněži, začala další evakuace. Matka byla jmenována účetní a zapisovala dojivost mléka. Aleksandr řídil vůz tažený voly.

V září 1942 přijeli do Penzenské oblasti. Patnáctiletý Aleksandr byl jmenován správcem oddělení „Batrak“ a brigadýrem hospodářského dvora sovchozu Michaila Kalinina. Vzpomíná: „Měl jsem pod dohledem kováře – Mošeho Aronoviče a jeho syna Jaše (Jákoba) Molotobojce, kteří byli evakuovaní z Moldávie, a truhlářskou dílnu – to byli staří dědové v láptích, opravdoví Penzenci. Dále pode mne spadala pracovní jídelna – kuchařka a pomocnice a konírna – koňák a stádo. Spravoval jsem i domovní knihy – registrace a odhlášení pobytu. S domovními knihami jsem jezdil na okresní milici do osm kilometrů vzdálené Kamenky vyřizovat formality přijíždějících a odcházejících.“

O rok později, na konci roku 1943, je otec přestěhoval do Kazachstánu. Po druhém zranění byl prohlášen za nezpůsobilého k vojenské službě a jmenovali jej inspektorem v cukrovaru ve městě Merke v Žambylské oblasti.

Sedm let vojenské služby

V Kazachstánu Aleksandr zakončil osmou třídu školy a v roce 1944 byl povolán do armády. Do války se nedostal, kácel les v Semipalatinsku. Při lesních pracích se dozvěděl, že válka skončila. V armádě si ale musel odsloužit ještě sedm let.   

Sloužil v Leninogorsku v zajateckém táboře č. 347.

V dubnu 1946 dostal Muratov rozkaz převést skupinu zajatých Němců do Oděsy: „Přivedli deset německých Alsasanů s ruksaky, oblékli je do nových uniforem, strhávali náprsní a rukávové odznaky. Byli umytí, oholení a učesaní.“ Muratov dostal revolver a dva ozbrojené vojáky jako ochranku. Cestovali s přestupy. Nádraží byla přeplněná demobilizovanými vojáky po sovětsko-japonské válce. Několik dnů museli bydlet na nádraží, když čekali na dodatečné vlakové soupravy. Takzvanou „Veselou pětistovkou“ (nákladní vagon s palandami) pak celý týden jeli do Moskvy. Dlouho stáli ve stanicích. Ve městě Gus-Chrustalnyj kolem vlaku chodily trhovkyně s výrobky továrny na broušené sklo. Všichni si koupili na památku typické sovětské fazetové sklo (granyonyi stakan).

Chodili se zajatci po Moskvě a Němci si kupovali zmrzlinu. Aleksandr si vzpomíná, že toho dne se v Moskvě slavily Velikonoce. Potkali jinou skupinu zajatců – byli to Italové, na čepicích měli peří. Stalo se něco zvláštního: „Najednou se jeden z Italů vrhl k našemu Hansi Schultzovi a zdravili se a objímali. Hans nám vysvětlil, že ještě před válkou se ten Ital dvořil jeho sestře v přímořském letovisku.“

Přijeli do Oděsy. Pamětnik vzpomíná, co uviděli: „Nádraží bylo zničené, žádné tam nebylo. Za nádraží sloužila nějaká vzdělávací instituce s ozdobnými litinovými schody. Usadili jsme se s Němci v patře. Byla zima, ale nějak jsme přenocovali. Ráno jsme našli oděské oddělení NKVD. Bylo v továrně na jutu. Tam byl tranzitní tábor pro posílání vězňů do Evropy.“

Potom se Aleksandr rozhodl porušit rozkaz a dát svým vojákům možnost navštívit rodiny. Nejprve jeli do Lebedyně v Čerkaské oblasti, kde po válce jeho otec pracoval v Lebedynském semenářském závodě. „Za soumraku jsme na nádraží viděli auto s policisty. Ptám se, kde bydlí Muratov. Dívají se na mě a bojí se promluvit. Šlo o to, že v semenářském závodě právě proběhlo zatýkání lidí zapletených do válečných zločinů. A my jsme měli zbraně; nevěděli, proč se ptáme.“ Potom jeli do sibiřské vesnice Javlenka k matce vojáka Miši Černikova. Jeho otec zahynul na frontě. Matka je pohostila rybou zapečenou v těstě a samohonkou. O měsíc později se vrátili k jednotce.

Muratov byl dispečerem dopravního oddělení. Vzpomíná: „Vedení tábora mělo nákladní auto Opel Blitz s německým řidičem a tři ukořistěné japonské vozy Nissan a Toyota s japonskými řidiči. Japoncům velel rotmistr. Ke každému z nich byl přidělen voják. Oni neuměli jazyk, my jsme neznali jazyk, ale naučili jsme se s nimi komunikovat gesty.“

Poté Muratova poslali do Alma-Aty do školy NKVD. Po půl roce jej ale vyloučili: „Předvolali mě k načalstvu. Kontrolou dokumentů bylo zjištěno, že otec byl bělogvardějec a matka byla Češka pracující v zahraniční firmě. Nebyl jsem hoden sloužit v NKVD.“

V přehlídkovém praporu na Rudém náměstí a šancích, které hlavní město dává

Následující čtyři roky sloužil Muratov v elitní Tamanské divizi v Moskvě. Byli do ní vybíráni pohlední muži, takže jeho výška a dobrý vzhled sehrály svou roli. Aleksandr vzpomíná: „Byl jsem velmi překvapen. Všichni vojáci na sobě měli nové uniformy, na nohou měli dlouhé holínky z hovězí kůže s podrážkou s hroty německé výroby. Všichni důstojníci byli ve vysokých kožených holínkách.“

Sedmého listopadu 1947 Aleksandr pochodoval na Rudém náměstí na přehlídce na počest dne revoluce. „Na tribuně mauzolea jsem poprvé uviděl Stalina a členy politbyra a vlády. Vyznej se v nich, kdo je kdo. Stalina jsme ale poznávali. Stalin nevypadal tak dobře jako na portrétech, byl to nevýrazný stařík.“ Muratov pochodoval po Rudém náměstí ještě při dalších šesti přehlídkách, dostal se do týdeníku a na fotografii v novinách.

Jako účastník přehlídky Aleksandr poprvé navštívil divadlo. Bylo to patronátní představení Malého divadla pro vojáky. „Po návštěvě divadla a konzervatoře jsem dostal chuť chodit po divadlech. Protože jsem byl písařem divize, mohl jsem každý víkend dostávat propustku. Navštívil jsem Historické muzeum, Treťjakovskou galerii, Muzeum výtvarných umění, Polytechnické muzeum a Planetárium. V historickém muzeu bylo teplo a prodávali tam housky, vyborgské máslové pečivo a kakao, vše bez lístků a za dostupnou cenu.“

Když se jednou dostal do nemocnice, přečetl mnoho svazků klasiky. A velmi toužil studovat.

Lékařská studia a vědecká kariéra v Kyjevě

Když dosloužil v armádě, bylo mu dvacet čtyři let. Vrátil se do Kyjeva. Studoval na večerní škole pro pracující mládež a přivydělával si jako hlídač. O rok později byl přijat na lékařský institut. Byl chudý, ale zvládal to: „Jako vynikající student jsem dostal zvýšené stipendium, poté jako aktivista ještě osobní stipendium. Otec mi po různých přijíždějících řidičích poslal tu pytel brambor, tu občas hovězí kýtu.“

Po třetím ročníku se Aleksandr oženil se spolužačkou Dinou Ivanovnou (za svobodna Kulik). Vzali se jen na úřadě, na pořádnou svatbu nebyly peníze. Na svatební cestu jeli na praxi jako asistenti lékaře okresní nemocnice ve městě Seversk.

Po absolutoriu byl Aleksandr asistentem na katedře fyziologie, obhájil disertační práci, poté 55 let vyučoval fyziologii a biofyziku. Jeho manželka Dina Muratova také učila na univerzitě.

Perestrojka: samohonka místo peněz, pěstování zeleniny kvůli přežití, děti v emigraci

Kvůli nepravidelné výplatě odešel Aleksandr v roce 1992 z institutu a odjel na vesnici sázet brambory. Dělal, co mohl: „Důchod jsem měl mizerný. Kupoval jsem ale na trhu cukr a droždí, dával jsem to jedné babce a ta mi pálila samohonku. Měl jsem třílitrovou lahev samohonky. Za to jsem najímal dělníky, aby mi zorali zahradu. Lahev samohonky byla tekutá valuta, za niž bylo možné pořídit vše, co bylo potřeba.“

Na začátku perestrojky jeho synové přišli o práci a odjeli do zahraničí. Starší syn Vladimir Muratov, který již byl kandidátem věd, snadno získal povolení k pobytu Kanadě. Nyní má Vladimir v USA asi třicet patentů na vynálezy. Mladšímu synovi Aleksejovi zavřeli obor, který studoval v rámci aspirantury. Odjel do Československa, nyní pracuje jako programátor v České televizi.

Po dvou letech práce na zahradě skončila: Aleksandrovi nabídli místo docenta na katedře v Institutu alternativní medicíny vytvořeném v duchu doby. Poté jej povolali na nové oddělení biomedicínské elektroniky na Polytechnickém institutu.

Kyjevský lékař v emigraci se stal badatelem života ruských Čechů

Když bylo Aleksandrovi sedmdesát let, rozhodli se s manželkou přestěhovat k dětem. Mezi Kanadou a Českou republikou si zvolili Českou republiku. Zdála se jim bližší a srozumitelnější. Žádné jiné cíle si před sebe zatím nestavěli.

Oba prodělali infarkt, ale jak se ukázalo, ta nejzajímavější část života byla teprve před nimi. Vše začalo hledáním totožnosti. Aleksandr začal hledat informace o svých příbuzných. „Na Pražském hradě byla výstava věnovaná legionářům. A tam jsme uviděli fotografii mého strýce, Václava Kašpara, který padl v bojích u Zborova. To v nás vyvolalo vzrušení.“ V roce 2009 Muratov ve spoluautorství s manželkou napsal svůj první badatelský článek o třech generacích Kašparů. K práci novináře ho přiměla známost s redaktorkou pražského časopisu Artek Marinou Dobuševou. Článek vyšel pod názvem «Фотоальбом киевских чехов» („Fotoalbum kyjevských Čechů”, časopis Ruské diaspory České republiky “Artek“, č. 2-3, 2009, Praha, ČR).

„Při studiu kyjevských Čechů jsme šli po stopách Jaroslava Haška,“ vzpomíná, „a překvapilo nás, že v sovětské literatuře je mnoho věcí o Haškovi nepravdivých, je v nich mnoho fantazie. Ve vojenském archivu jsme založili Haškovu osobní složku a napsali jsme článek «Ярослав Гашек на юго-западном фронте и в Киеве». Nerozebírali jsme jeho literární tvorbu, ale pouze vojenskou službu”. Článek byl publikován v časopise Ruské diaspory ČR „Ruské slovo“, k čemuž přispěla redaktorka časopisu Anna Khlebina. (“Jaroslav Hašek na jihozápadní frontě a v Kyjevě“, Ruské slovo, č. 4-5, 2009, Praha, ČR). Od tohoto okamžiku začalo pravidelné publikování jejich výzkumu v tomto časopise.

Muratovi připravili řadu publikací o tom, jak se od roku 1914 formoval odboj mezi ruskými Čechy. Kdo stál v čele odboje. Jakou roli v odboji hrál T. G. Masaryk.

V roce 2012 vyšla v Praze v ruštině kniha manželů Muratových „Судьбы чехов в России, ХХ век. Путь от Киева до Владивостока“. V roce 2017 byla tato vydána v českém překladu pod názvem „Osudy Čechů v Rusku, 19.–20. století: Cesta z Kyjeva do Vladivostoku“.

Unikátní je studie manželů Muratových o Čeljabinském incidentu, která vyšla v ruštině pod názvem «О событиях, которые в СССР называли “Чехословацкий мятеж“». („O událostech, které byly v SSSR nazývány “Československé povstání‘“).  Aleksandr o tom říká: „Vytvořili jsme si vlastní pohled na historii Československého povstání. Představili jsme jej v osmi článcích, které vyšly v ‚Ruském slově‘. V sovětské literatuře se dodnes píše, že Trojdohoda bojovala proti sovětské vládě s pomocí Čechů. Žádná vzpoura nebyla. Čechoslováci si zachovali neutralitu. Pokusili se je ale odzbrojit a oni se postavili na odpor.“ Studie vyšla jako samostatná kniha ke stému výročí vzniku ČSR zásluhou Československé obce legionářské. Přibližně sto výtisků bylo zasláno univerzitám v sibiřských městech.

Ne všichni ruští historici jsou ochotni opustit mýty, ale Muratovi pokračují v práci, a jejich výzkum určitě bude užitečným, až Rusko dosáhne svobody.